МИСТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Как-то, снимаясь на «Мосфильме», я разговорилась с присутствующим там драматургом Александром Федоровичем Гарничем. Свободного времени у нас было много и мы беседовали на разные темы. Александр Федорович сказал: «Женечка, слышали ли вы о наследстве гетмана П. Л. Полуботка?» Я ответила, что нет. Тогда он показал мне журнал «Вокруг света», где была маленькая заметка об огромном наследстве гетмана Полуботка, о том, как двое, приехавшие в Лондон искать наследство, обратно не вернулись.

После такого вступления Александр Федорович гордо заявил, что он является наследником гетмана. Я поинтересовалась, какая фамилия связывает его с гетманом. Оказалось, линия Кулябко-Корецких.

«А у меня бабушка Кулябко», — воскликнула я. Гарнич был удивлен и посоветовал мне проверить, ТА ли Кулябко моя бабушка. Он сказал, что мне надо пойти в библиотеку им. Ленина, взять там Малороссийский родословник (автор Модзолевский В. Л.) и поискать фамилию и имя моей бабушки в списке дворян.

Я отнеслась к этому очень несерьезно, посмеялась со своими родными и близкими и вскоре об этом забыла.

Спустя несколько лет одна моя приятельница, любительница собирать интересные вырезки из газет, принесла мне газету «Известия», где была напечатана большая статья «Дело № 1340». В ней говорилось о самом большом в мире наследстве наказного гетмана Полуботка.

Павел Полуботок был одним из двух кандидатов на гетманскую булаву, после того как гетман Мазепа изменил Петру I. От имени народа депутации и челобитные, с просьбой о назначении гетманом Павла Полуботка, докучали царю.

Петр же выбрал слабого И. Скоропадского, а о П. Полуботке сказал так: «Он очень умен и хитер и может Мазепе уравниться». По этой причине П. Полуботок стал во главе украинской оппозиции Петру I. Хорошо понимая, что в любой момент может быть подвергнут аресту, он, на всякий случай, решил переправить все свое состояние в Англию.

Заняться этим он поручил своему сыну Якову. Шел 1720 год.

Ночью, тайно, в сопровождении надежных казаков, он с суммой в 200 тыс. рублей золотом, запечатанных в деревянный бочонок, отправился в путь.

В Лондоне Яков Полуботок встретился с управляющим ОстИндской компанией, бывшей в то время крупнейшим банком Англии. От имени своего отца, наказного гетмана Малороссии Павла Леонтьевича Полуботка, Яков внес на хранение 200 тыс. рублей золотом.

Были выработаны условия хранения денег. Банк обязался выплачивать по вкладу 4% годовых. Деньги были положены на неопределенный срок до истребования их или самим Павлом Полуботком, или лицами, им назначенными, или, в крайнем случае, наследниками в любом колене. В связи с этим было оговорено, что на вклад не распространяется «положение о конфискациях» за давностью.

А через несколько недель в Лондон явился иностранный дипломат и внес на хранение в Ост-Индскую компанию еще один миллион фунтов стерлингов от имени гетмана Полуботка, на тех же условиях. Петр I все же велел посадить гетмана в Петропавловскую крепость, где тот и скончался в 1724 году.

Трудно сказать, дошли ли до Петра I слухи об утаенных деньгах П. Полуботка; царь ненадолго пережил умершего в тюрьме гетмана. Известно лишь, что Меншиков после смерти царя, в 1727 году неофициально потребовал от лондонского банка выдать капитал П. Полуботка как неотъемлемую собственность Государства Российского, но получил отказ.
Такая же попытка была сделана и князем Потемкиным-Таврическим, и многими другими.

Время шло… Слухи об огромнейшем наследстве с новой силой вспыхнули в начале XIX века. В течение всего XIX века в газетах появлялись сообщения и заметки о наследстве гетмана Полуботка.

15 января 1908 года состоялся съезд здравствующих потомков гетмана, собранных профессором Петербургской консерватории, музыковедом и композитором Александром Ивановичем Рубцом.

Все эти сведения о П. Полуботке мне удалось собрать из источников печати того времени, из фондов библиотеки им. Ленина, Исторической и библиотеки Союза театральных деятелей.

Узнав обо всем этом, я, наконец, решила проверить— ТА ли моя бабушка. Оказалось, что моя бабушка, Елизавета Григорьевна Кулябко (папина мама), действительно, была потомственной дворянкой, род которой уходил в глубь времен. Я стала интересоваться своими корнями со времен Петра I.

В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (том XVII) написано: «Кулябко — русский дворянский род, восходящий к XVII веку и внесенный в VI часть родословной книги губерний Полтавской и Саратовской». Другой род Кулябко, а также род Кулябко-Корецких — позднейшего происхождения.

В томе II «Малороссийского родословника» В. Л. Модзолевского (1910 г., Киев, стр. 640) написано:

Цитата :

«Елизавета Григорьевна Кулябко окончила курс гимназии Ващенко-Захарченко в г. Киеве. Замужем за Константином Анреевичем Бадигиным —доктором.

Род Купябко породнился: Немирович-Данченко; Ограновичи; Оболонские-Коневские; Остроградские; Неверовские; Новицкие; Пашкевичи; Милорадовичи; Миклошевские; Ломиковские; Магденко; Марковичи; Максимовичи.
Родство установлено с Кулябко по МАМЮ Черниговской палаты, оп. 12, в. 1,232»

Это было так увлекательно, так интересно, что я даже забыла о наследстве Полуботка. Разыскивая своих предков, я просиживала в библиотеке им. Ленина по 5-6 часов не вставая. Проделав грандиозную работу, я узнала много интересного о них.
Яков Андреевич Маркович являлся первым из представителей малороссийской старины, занимавшийся генеалогией. Он вел «драгоценный дневник» с 1717 по 1767 год.

Как бы мне хотелось его почитать!

В моем роду и декабристы братья Муравьевы-Апостолы, и кн. Долгоруковы, Кочубеи, баронесса Ф. Н. Энгельгарт и многие другие.

Мой предок «пан Кулябко, писарь Украинского войска, спас жену генерального судьи Кочубея В. Л. и его дочь, Матрену, которая была любовницей гетмана Мазепы (у Пушкина в поэме „Полтава“ имя Матрена заменено на имя Мария). Кулябко тайком вывел их из тюрьмы и спрятал у себя» (автор Костомаров «Мазепа и мазеповщина)».
Позже я познакомилась с очаровательными людьми, с прямым наследником декабристов Алексеем Муравьевым-Апостолом и его женой Еленой, живущими во Франции, в Ницце. У нас началась переписка.
Заинтересовавшись наследством гетмана П. Полуботка, мне захотелось уточнить, могу ли я считать себя его наследницей. В Инюрколлегии, куда я обратилась, генерал Евгений Куличев, который занимался в ту пору наследством гетмана, разъяснил мне, что на сегодняшний день наследство гетмана перевалило за триллион фунтов стерлингов и, как бы там ни было, дело № 1340 о золотом наследстве пока не закрыто. Е. Куличев был восхищен проделанной мною работой. Он также подтвердил мое право на это наследство, так как, по его проверенным сведениям, женой гетмана П. Полуботка была и Кулябко. Я же не знала этого факта. Но, занимаясь лишь своей родословной, нашла много родовых линий, доказывающих родство Кулябко с П. Полуботком.

К этому времени я закончила свою работу в Большом театре в Москве и переехала жить в Ялту, в Крым.

Мне очень хотелось увидеть вотчину гетмана П. Полуботка. Я была просто одержима этой мечтой и решила обязательно побывать на Украине и разыскать родовое имение гетмана. Но как?

Никаких сведений об этом у меня не было. Работа предстояла большая.

Однажды мне понадобилось съездить в Москву, и один ялтинский знакомый, узнав о моем намерении, предложил остановиться там в его квартире. В Москве, в чужом доме, мне было одиноко, и я стала искать глазами книги. На небольшой полочке я увидела немного книг. Мой взгляд упал на весьма потрепанную книгу автора Г. П. Данилевского, 1901 года издания. Я открыла оглавление и выбрала наугад название рассказа «Не вытанцевалось». Читаю: «Из записок о последнем из рода гетмановских потомков». И дальше подробное описание дороги к старинному замку гетмана Павла Леонтьевича Полуботка.

Мне стало страшно. Ведь это мистика! Исполнилась моя мечта — невольно я узнала то, что хотела.

А в книге было написано:

Цитата :

«Хутор на Десне „Калиновый овражек“ в Малороссии. Это старинная гетманская резиденция П. Полуботка. Среди дубовых рощ и вишневых садов старосветская Малороссия, живописная глушь по реке Десне и Северному Приднестровью. Вот Глухов, вот Борзна, вот Батурин. Все славные имена в истории гетман-щины.
Еще два-три переезда, и близка родина Богдана Хмельницкого и Павла Полуботка.

Чигирин и Черкассы, Субботово и Карсун. Полупольская-полуукраинская лесная Малороссия еще красивее степной. Здесь скалы и воды, леса на кручах, там — ровная гладь и гладь.

Выдаются такие места, что удивляешься: неужели это Малороссия, а не чистая Швейцария!

Последний поворот от Брянска на Батурин и Козелец (начало границы родины гетманов), в глазах мелькнул высокий белоскалистый берег Десны.

Над прибрежной высью бедная, старинной постройки, почернелая церковь и кругом камни убогих гробниц с прахом славных дедов».

Как бы мне хотелось, оказавшись там, низко поклониться им!

Цитата :

«А невдалеке, под горою, лежало тихое, былое войсковое село.

Фургон долго ехал дубовым лесом по берегу какой-то незавидной второстепенной речонки, потом еще лес и крутой поворот вправо в гору по изрытому дождями боку широкого провалья.

Лошади еше пробежали верст 20 полем между всходами свежих хлебов. Свернули еще на новый проселок — его пересек другой. Поехали правее, пошел мелкий игольчатый терновник, кое-где перерезанный долинками и полянками. В стороне на холме видно три мельницы и рощу старого ракитника. Здесь родной хутор и левее, вскоре, на окраине поля показался ряд дымовых полос от труб, развеенных по тихому небу. Поселок был в котловине за косогором.

Еще пробежали лошади, и зачернели верхи колодезных журавлей, а там и сям хутор «Калиновый овражек», как был еще при дедах, весь в рассыпку по взгорью котловины, спадавшей к Десне.

Перебравшись через овраг, надо взобраться на его другую сторону. Тут же сбоку барский сад с обвалившимися каменными столбами широких ворот. Как раз против ворот стоял огромный, в два яруса, каменный дом.

Вот замок во вкусе Вальтера Скотта. Кухонька — род маленькой пристройки у каменного флигеля близ сада.
Цветущие белые акации и чудный старинный заглохший сад, спадавший к Десне темными широковершинными уступами, как зелеными холмами, открылся перед взором. Сад, над которым чернела маковка старой фамильной часовни гетмана Полуботка и его потомства, был весь освещен золотым сиянием месяца, и тихая, белая дремотливая ночь глядела в окна и стеклянные полурастворенные двери с балкона в гостиную».

Разве это не удивительно?!

Я получила совсем неожиданно подробное объяснение местонахождения резиденции гетмана П. Полуботка, а также узнала, где находятся гробницы с прахом славных дедов гетманов, в том числе и моего прапрапрадеда Данило Павловича Апостола.

К великому сожалению, съездить в эти места мне не удалось. Тем не менее я была счастлива, что благодаря случайному разговору с А. Ф. Гарничем на съемках «Мосфильма» я смогла узнать загадочную и интереснейшую историю своего потомственного дворянского рода Кулябко.

Я приехала в Швецию 2 августа 1990 года.

Через три дня после моего приезда в «Дневных новостях» Стокгольма была напечатана маленькая заметка о наследстве гетмана Полуботка. Эта заметка натолкнула меня на мысль рассказать историю, как шведка Вильгельмина Карловна стала наследницей гетмана Павла Полуботка.

А случилось это так:

«Никита Логинович — гвардейский колоновожатый, отчаянный щеголь, похитил аристократку из окрестностей Выборга — Вильгельмину Карловну— фрейляйн Вильгельминхен, и женился на ней. Она была шведкой. Ее муж — Никита Логинович был сыном пана Логина-Говоруха, а дедушка Никиты был известный гетман Украины — Говоруха-Щебетовский, который являлся наследником Павла Полуботка. У Никиты и Вильгельмины родился сын, который вскоре умер.

После смерти мужа Никиты — генерала-ан-шефа времен царицы Екатерины Второй, Вильгельмина Карловна осталась одна.

Это была знаменитая и потешная старушка, полная старинных причуд. Она оказалась владетельницей единственного и последнего достояния гетманов Говоруха-Щебетовских (которым приходилась наследницей по женской линии) — хутора на реке Десне „Калиновый овражек“ в Малороссии» (выписка из книги Г.П. Данилевского «Из записок о последнем из рода гетманских потомков», 1901г.).

ДЕДУШКИ И БАБУШКИ

В России есть простенький цветок: одна половина цветка желтого цвета, а другая половина — фиолетового, и называется он иван-да-марья. Так и звали моих дедушку и бабушку с маминой стороны. Они были русские, православные. У них было семеро детей: пять мальчиков и две девочки. Моя мама, Евгения, была старшей дочерью.

Отец мамы, Иван Иванович Николаев, был губернским секретарем в Пензе. У него была феноменальная память, он блестяще знал русскую историю и помнил все знаменательные даты — его называли «ходячая энциклопедия». Дедушку я помню хорошо, он жил с нами до конца своей жизни. А вот бабушку Марию я совсем не знала — она рано умерла. Бабушка была домашней хозяйкой. Все хозяйство было в ее руках, она все успевала, даже одежду для семерых детей шила сама.

Знакомство бабушки и дедушки было необычным. Под Новый год Мария (ей тогда было пятнадцать лет) решила погадать по русскому обычаю: посмотреть в обручальное кольцо, опущенное в гладкий стеклянный стакан с водой. Стакан должен стоять на белой салфетке, а по бокам — две зажженные свечи. Надо в полной тишине смотреть в центр кольца, пока не увидишь что-нибудь .

Мария увидела такую картину: под большим деревом сидел молодой человек и играл на гитаре. Его внешность хорошо запомнилась Марии и она сказала своей маме, что если бы встретила его, то узнала бы сразу. На что мама ответила, что этот молодой человек и станет ее мужем.

Отец Марии был музыкантом. Он играл на многих инструментах, давал уроки. И однажды взволнованная Мария вбежала в комнату матери, крича: «Скорее пойдем, я тебе покажу нового папиного ученика, который сидит с гитарой и ждет своей очереди. Это он! Это его я видела в кольце!»

Его звали Иваном, и он женился на Марии.

Папина мама — Елизавета Григорьевна Кулябко — была потомственной дворянкой. Ее род шел от гетмана Украины Данило Апостола (он стал гетманом в 1727 году). Среди интереснейших предков бабушки, а значит, и моих, были декабристы Муравьевы-Апостолы.

Жила бабушка в семье папиной сестры Наталии. Я помню, как она читала Шекспира (с английского сразу переводя на русский) своей маленькой внучке Лизочке, которая слушала ее с большим интересом.

Может быть, не стоит маленьким детям читать глупые книжки?

Папин папа — Константин Андреевич Бадигин, был из крестьян. Родился он в 1855 году в селе Суруловка Новоспасского уезда.

Когда Косте было только пять лет, он сказал отцу, что хочет учиться и стать ученым. За такие слова крестьянин Андрей Васильевич высек сына и велел ему выбросить эту глупость из головы.

Но у Кости, видимо, была счастливая звезда. Несмотря на все преграды, невероятные трудности, благодаря только упорному труду и способностям, Костя поступил в Киевский университет на медицинский факультет, который закончил с отличием в 1883 году.

После окончания университета Константин составил текст «факультетского обещания». Мне кажется, что этот текст заслуживает внимания:

Цитата :

«Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукою права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, даю обещание: в течение всей жизни ничем не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю.

Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, всем страждущим, свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемое мне доверие. Обещаю изучать врачебную науку, способствовать всеми силами ее процветанию, сообщая Ученому Совету все, что открою.
Обещаю не заниматься приготовлением и продажею тайных средств.

Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам-врачам и не оскорблять их личности, однако же, если того потребует польза больного, говорить правду прямо, без лицемерия.

В важных случаях обещаю прибегать к помощи врачей, более меня сведущих и опытных. Когда же сам буду призван на совещание — буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям».

Профессора предложили Константину остаться при Университете, они обещали ему блестящую карьеру ученого-окулиста. Но Константин отклонил такое прекрасное предложение, сказав, что он не может себе позволить заниматься наукой в то время, когда десятки тысяч его земляков находятся без медицинской помощи.

Он определяется земским врачом в село Качкарлей Сызранского уезда Самарской губернии. Уезжает туда Константин вместе со своей женой Лизочкой Кулябко, на которой он женился еще будучи студентом. Лиза тогда только что окончила Киевскую гимназию. В селе Качкарлей Константин работает восемь лет, а потом в течение десяти лет в Сызрани.

По инициативе Константина Андреевича и на его личные сбережения в селе Суруловка была создана бесплатная библиотека-читальня.

Несмотря на большую занятость, Константин занимался и научной деятельностью.

В 1889 году он совершает поездку по России, во время которой встречается со Львом Николаевичем Толстым. Великий писатель упомянул эту встречу в своем дневнике от 14 января 1889 года: «…во время обеда — доктор земский. Беседовал с ним слишком горячо, надо уметь молчать; главное, помнить его, собеседника, пользу…» (в примечаниях к т. 50 сказано, что доктор земский — К. А. Бадигин).

В 1898 году Константин Андреевич с семьей переезжает в Пензу, где работает ординатором губернской земской больницы в организованных им самим глазном и терапевтическом отделениях, а также преподает в земской фельдшерской школе и занимается частной практикой.

В Пензе бывали балы-маскарады. Детям известного там врача — Сергею, Ольге и Наталии — были открыты все двери и оказывался радушный прием. Как-то на маскараде к Наташе подошел молодой человек в костюме Арлекина и пригласил ее на танец. Но Наташа из-за скромности отказалась, и молодой человек заплакал. Им оказался будущий писатель Алексей Толстой — ему тогда было четырнадцать лет, а Наташе тринадцать.

Константин Андреевич Бадигин, мой дедушка, умер в марте 1909 года, — значит, ему было всего пятьдесят четыре года, а сколько он успел сделать добра!

Похоронен он в Пензе на Митрофаньевском кладбище.

В архиве наших родных сохранилось письмо, написанное моей бабушкой Елизаветой Григорьевной после смерти Константина Андреевича, ее мужа. Елизавета Григорьевна пишет:

Цитата :

«Считаю себя обязанной перед его памятью написать просимые Вами сведения о его деятельности в Симбирской губернии и постараться быть правдивой насколько возможно. Конечно, это не доктор Гааз, он, может, мог им быть, если бы у него не было семьи. Но по характеру ему нужна была семья, и вот мы все были для его деятельности помехой.

Но забота о семье у него появилась только спустя восемнадцать лет работы в Сызранском уезде, а эти восемнадцать лет были безукоризненны. Это время он горел, как свеча перед Богом и перед своей совестью, и дал все, что мог дать своими силами, способностями и знаниями.

В то время ни одна минута не принадлежала лично ему, а главное были его обязанности как врача. До его смерти я вспоминала это время как кошмар, когда личной жизни не было ни у него, ни у меня. Мы жили всегда как на пожаре — было одно слово:“нужно». И он сумел мне, восемнадцатилетней женщине, капризной, избалованной, внушить такое уважение к этому «нужно», что я оставалась по целым дням одна, и здоровая, и больная, даже с больными детьми. Ожидала его и в темные осенние ночи, и в зимнюю стужу, и в весеннюю распутицу.

Поездки были почти каждый день: участок большой, народу много. Ночью же эти поездки были потому, что выезжал он почти всегда часов в пять вечера, закончив прием в больнице, и возвращался домой поздно вечером или даже ночью. Шутя я характеризовала свою жизнь фразой: «Она его ждет». Но теперь только я поняла, как была не права, тяготясь этим. Прости, мое счастье. Теперь единственное утешение для меня, что я была с ним в его работе хотя бы своими лишениями.

В Качкарлеях была больница на 38 кроватей. Почти каждый день возле больницы была по виду ярмарка — так много съезжалось подвод, заводилась торговля сушками и черным хлебом. Жившие поблизости пускали к себе в дом приезжих из Самарской, Саратовской, Уфимской губерний. Все больше слепые — ведь Константин Андреевич был одним из первых, кто начал в этом краю делать глазные операции. Известен он был под именем «чикарлейского дохтура».

К нему шли и ехали за сотни верст, были даже старики из Сибири, но это редко, конечно. Один старик по дороге в Киев на богомолье случайно попал в Сызранскую больницу. Константин Андреевич удалил ему катаракту. Через два года он привез со своей родины, из Иркутской губернии, еще двух слепых.

Глазных операций в Сызранской больнице он сделал свыше пяти тысяч и все больше удаление катаракты. Но были и другие операции, такие, как литотомия, в общем, всякие, какие требовались в данном случае. Нельзя же посылать больного ампутировать руку или ногу в Казань. А также и акушерские, которых было больше сотни в год, то есть хирургическая акушерская помощь. В окрестных селах распространилось даже поверье: хочешь родить хорошо — позови «чикарлейского дохтура».

Серьезная операция в больнице для нас была событием, для больного должны были быть приготовлены кофе, крепкий бульон, коньяк, и всегда с трепетом ждешь, чтобы операция закончилась благополучно. Так были ему близки все бородатые мужики и бритые татары, а особенно больные ребятишки. Ребят он особенно любил. Баловал он также умирающих больных — спрашивал, чего им хочется.

Больничная прислуга не любила Константина Андреевича, потому что слишком взыскателен он был, требовал внимания к больным. Молодым фельдшерам не нравилось запрещение курить в больнице и бесцеремонно держать себя с больными. «Больница — все равно, что церковь — так и держите себя с уважением к скорби», — говорил он.
Народ любил его за внимательное отношение к больным. Бабам особенно нравилось, что, принимая детей в трудных акушерских случаях, он никогда не оставлял детей некрещеными и при крайней необходимости крестил сам. Иначе какое горе матери знать, что младенец умер некрещеным…

Расположение и доверие к нему населения обнаружилось в холерный год. Он заведовал холерным бараком, ездил свободно по делам и никогда не имел с собой револьвера. «Зачем, — говорил он, — меня не тронут». Действительно, его не трогали и он свободно ездил по селам в то время, когда другие боялись даже оставаться у себя дома.

Последние десять лет в Пензе Константин Андреевич занимался глазной практикой и был ординатором земской больницы. На его руках было 120 больных. Осматривая глаза у новобранцев, он помнил, что по его ошибке в солдаты пойдет, может быть, тот, кому идти не должно. А сам, будучи крестьянским сыном, понимал, что значит солдатчина для крестьянской семьи.

Всякое дело он старался сделать так, чтобы его совесть не обвиняла. В нашей кухне дневали и ночевали разные пациенты, пришедшие к доктору верст за восемьдесят. Константин Андреевич говорил: «Лиза, этих мордвов надо накормить и оставить ночевать, их человек пять и они поселятся у нас».

Прислуга у нас была приучена с уважением относиться к больным в лаптях, и Константин Андреевич сердился, узнав, что кого-нибудь отослали, не спросив, что ему нужно.
С какой радостью он выписывал, конечно, бесплатно, бедным больным очки. На него в это время так радостно было смотреть, что я или кто-нибудь из семьи всегда в этом участвовали. Константин Андреевич наденет очки какому-нибудь старику или старушке и спросит так лукаво: «Ну как теперь видишь?“ И так было трогательно смотреть и видеть доктора и больного с такими радостными лицами…»

На этом письмо заканчивается. Я горжусь таким человеком и врачом, каким был мой дедушка Константин Андреевич Бадигин. Жена Константина Андреевича, моя бабушка Елизавета Григорьевна, была очень умной, верующей, скромной женщиной и прожила долгую жизнь на радость внукам.